Мы пускаем не всех…"
Нет, правда, до этой секунды я ничего не понимал. Можете мне не верить, но все эти три дня я был ничтожным слепцом с диктофоном в руках. Странное дело: если человеку объяснить секрет фокуса, то он сразу начинает казаться настолько очевидным и понятным, что просто диву даешься - как сам до этого не додумался. Ну конечно, мозаике в моем мозгу не хватало именно этого кусочка, чтобы создать полную картину. Даже нет, это не кусочек, это клей, который склеивает разрозненные угловатые части воедино. И можно повесить ее на стену, можно любоваться ею - какая она красивая, эта новая разгаданная тобою тайна. Как изящно сделано! И даже не верится, что это - последняя, правда?
Но спорю на что угодно - ни один Эйнштейн из вас, мои милые маленькие друзья, не раскрыл бы этого секрета раньше меня. И не потому, что это так мастерски завуалировано - напротив, почти все лежит на поверхности. А просто потому, что у нормального человека это не должно укладываться в голове. Это несовместимо с нормальным инстинктом самосохранения, боже мой, я не думал, что так бывает! Не знал и не догадывался! Именно потому, что вы, мои маленькие друзья, живете, руководствуясь своими богоданными инстинктами - едите, когда хотите, спите, когда это нужно, совокупляетесь с пользой для здоровья и - главное! - всеми возможными способами цепляетесь за жизнь, так вот именно поэтому вы и не поняли бы этого. И я не понял бы, если бы мне не открыли глаза насильно, не дали бы толчок. Пинок под зад, и вот вы уже валяетесь, чувствуя, как сверху на вас наваливается чужая тайна. Клей, вот чего не хватало! Клей! Склеивай теперь на здоровье, малыш. Играй, пока играется…/конец пленки/
Пастор сидел, откинувшись на спинку стула, и блаженно улыбался. Эта монументальная лысина с зачесом седых волос поперек ее сияющего величия безраздельно властвовала в кабинете. Пальцы плели замысловатую фигуру, светлые глаза с отливом в безмятежность ласкали очередную заблудшую овечку, попавшую в обширное кресло напротив. На сей раз ей был я.
Только что он прослушал запись, которую я сделал на свой диктофон. Не помню, о чем я болтал в период первого шока. Теперь мне просто плохо. Плохо мне, потому что я не понимаю, как это все возможно.
Я попал в этот онкологический центр не случайно. Я должен был сделать репортаж о милой загородной усадьбе с трогательными ангелками на воротах, слывущей раем для неизлечимо больных. Но даже через день пребывания здесь я так и не смог понять, что к чему. Мне доводилось посещать десятки более дорогих, спокойных и комфортабельных клиник, но нигде я не видел такого спокойствия и безмятежности, как здесь. Райское блаженство буквально окатывало меня волнами, когда кто-либо из пациентов подходил ко мне и заговаривал со мной. Не знаю, возможен ли рай на земле, но, клянусь, у них был такой вид, будто они его уже обрели.
Не в том ли дело, думал я, что все, кто лечится здесь, верят в бога? Каждый день их собирали на службу для пения хором гимнов Христу, я многократно участвовал в этом, и все не мог понять - да как же это вызывает у них такие слезы счастья и просветления? Я тщетно пытался приобщиться ко всеобщему молитвенному экстазу, пока одна престарелая леди (у нее был рак желудка, если не ошибаюсь) не положила мне руку на рукав и не прошептала: "Молодой человек, сегодня такой прелестный денек, почему бы вам не пойти и не нарвать мне маргариток?" Я был лишним настолько, что меня буквально вытолкнуло оттуда, как пробку из бутылки. И я ровным счетом ничего не понял.
Основным источником информации для меня стали беседы с местным пастором, который одновременно являлся и главным лечащим врачом клиники. Но до сегодняшнего дня, хотя я и возлагал на него большие надежды, он по большей части только молчал и улыбался, а в основном расспрашивал меня. Признаться, меня это порядком злило, потому что работа с места не двигалась, а время шло.
Да, до сегодняшнего дня он не говорил ни слова по существу. То есть нет, он пускался в разглагольствования о новой технике, химио- и биотерапии, но разрази меня гром, если того же не было и в любом центре онкологии. Меня же волновало другое - почему местные пациенты способны целыми днями, страдая от мучительной боли, просиживать перед окном с улыбкой счастья на лице? Почему от них нет ни единого слова жалобы, как я их ни пытался разговорить? Та же самая старая леди с маргаритками все время только покачивала головой, теребя край своего вязания, и улыбалась в ответ на мои вопли о помощи. Они явно не хотели мне чего-то договаривать. И сейчас я думаю, что лучше бы мне этого и не знать совсем. Потому что это в голове не укладывается.
Я смотрел на пастора с минуту, тупо моргая глазами. Не знаю, почему это произвело на меня такое впечатление, ведь у меня были и другие, много более замысловатые и невообразимые гипотезы. Смешно подумать, я даже перебирал варианты от нового мощного наркотика вплоть до вмешательства внеземного разума и массового гипноза. Да, мое несчастное задогматизированное сознание не могло докопаться до истины, которая лежала на самой поверхности.
Его спокойный, размеренный голос, произносящий непонятные, чудовищные слова, я запомню навсегда. Оттенок насмешки над низменной душонкой, погрязшей в грехе; сожаление к тому, кто стоит ниже тебя, и надежда, что он поймет хотя бы малую толику - все сплелось воедино в этом голосе. Я, не моргая, смотрел в его глаза, а видел только какое-то ужасающее сияние, сверкающую пустыню. Что это было - жизнь, смерть или то, что бывает после того и другого? А он все говорил, держа меня в тисках своего взгляда.
-…Смертельная болезнь - это великое счастье, молодой человек. Бог забирает к себе только тех, кого любит. Смерть для нас - это не кара, а награда. Все нужно принимать с благодарностью. Скоро мы все предстанем пред его ликом и он скажет: "Зрите - вот принявший мученическую смерть сын мой, и да пребудет он со мною во веки веков". И мы воссядем рядом с ним и вечно будем петь ему славу. Нет, мы не боремся с благодатью его. Вы видите в своем мире все, кроме того, что у вас перед глазами. А мы собираемся здесь и ждем, когда он призовет нас к себе. Нет, нас не нужно жалеть, мы счастливы. Он дал нам высшую награду - отметил нас своим знаком. Наша болезнь - знак божий…Знак того, что Он любит нас…Благословение грешной душе…
-До свидания, молодой человек, - пастор улыбнулся мне, когда я встал и пошел к двери. Я не ответил ему. Эти три метра я преодолевал целую вечность, ковровая дорожка передо мной уходила за горизонт, и я не считал шагов. Перед моими глазами проплывали кусочки моей восхитительной, гениальной тайны…
…Взгляды, исполненные радости и белой зависти вслед катафалку. Он уже там? Да, он уже с ними.
"Скоро мы все предстанем пред его ликом…"
…Пустые комнаты в лечебном корпусе. Пыль на оборудовании. Вы проходите курс лечения? Да, конечно…Надежда…Бесполезно…Еще сотня ничего не значащих ответов…Здесь не лечится никто.
"Нет, мы не боремся с благодатью его…"
…Девушка сидит за завтраком, она не проглотила еще ни ложки, а ее тонкие исхудавшие пальцы под столом рвут и терзают носовой платок. Боль разъедает ее изнутри. И она улыбается мне, сидящему поодаль. Улыбается…Я никогда в жизни не видел ничего ужаснее этой улыбки тихого счастья на потемневших запекшихся губах…
"Нас не нужно жалеть, мы счастливы…"
Какое жуткое счастье….Мороз по коже от такого счастья…
И только один крошечный кусочек мозаики лежал поверх рисунка, не желая вставать на место, дразня мое любопытство…Почему он открыл мне секрет своей клиники? Неужели он не знает, какой скандал я раздую в моей газете? Как весь город, вся страна просмакует это откровение? Но и сам я уже догадывался в глубине души, что ничего не напишу, и более того: что тут уже были люди до меня, и тоже ничего не написали. Почему? И с самого начала эти слова: "Мы пускаем не всех…" Что бы это значило?
И уже когда я брался за ручку двери, я спиной почувствовал улыбку пастора. И мир померк у меня перед глазами, и я сполз вниз, цепляясь за холодную медь, и слезы хлынули у меня из глаз, когда я почувствовал, как на меня снизошло благословение
