Предел

"Как могут влиять на человеческий мозг подобные события, окружающая действительность, подобного рода воздействия?" - думал я, утаптывая снег перед девушкой - моим другом, которая шла неподалёку и которой становилось всё хуже и хуже. - "Или нет, не на мозг - на разум?" Позади раздались хриплое грудное дыхание, кашель, выхаркивающий лёгкие и тяжелый звук падения. Я резко обернулся, и подбежал к девушке, которая упала лицом в снег, и даже не пыталась встать. Повернув её на бок, я увидел, что снег орошен кровью, вытекающей изо рта вместе с кашлем. Её глаза были закрыты, и дыхание стало настолько тихим, что я подумал - всё, конец, но, приложив щёку к её рту, я почувствовал тепло дыхания. Облегчённо вздохнув, я принялся растирать снегом её лицо. Вскоре она открыла глаза и попыталась отстраниться, но у неё не хватило сил, чтобы это сделать:
- Depart from me… - сказала она, мягко отодвигая меня в сторону от себя, - ты не понимаешь… эта болезнь… она передастся тебе гораздо быстрее, чем ты deserve…
- Я уже давно болен, Марина, - просто сказал я, - то, что мы ещё живы, меня очень удивляет. И то, что ты не позволяешь мне помочь тебе, делает хуже не только тебе, но и мне…
- It is strange, - перевела она разговор, пытаясь встать, - ты называешь меня русским by name, - наконец она встала и, пошатываясь, сделала несколько шагов, - все вы, русские, такие странные, - она посмотрела мне в глаза. - Ты хочешь помочь мне?
- Да. Мне уже всё равно.
- Тогда help me… - она подошла и, опёршись на моё плечо, сделала шаг, - но мы не дойдём до города. My friend… - она постоянно мешала русские и английские слова, а по русски говорила с непередаваемым американским акцентом, и улыбалась неповторимой голливудской улыбкой.
Вот такая она, Марина - Мериэнн, американка, учёный, теперь мой лучший, единственный и последний друг. Это всё, что я знал о ней. Впрочем, знать больше я не стремился. Когда я встретил её, она умирала в снегу под обломками вертолёта. Сначала я не понял, почему она умирает, а потом… потом было уже поздно. В общем-то, так и так было поздно что-либо предпринимать. От этой болезни лекарств не было. Эта болезнь убивает медленно, но верно. Всё в округе пропахло смертью, и это всё - воздух, которым мы дышим, земля, по которой мы идём, снег, неторопливо кружащийся вокруг - медленно убивало нас.
Теперь, когда Марина шла так близко от меня, я практически физически чувствовал, как во мне скапливается это вещество, нарушается имунная система, поражается мозг, гибнут лимфоциты в крови… озноба я не чувствовал наверное потому, что итак было холодно. Зима всё-таки… И вот мы шли вперед, молча, каждый думал о своём - мы никогда не делились мыслями и своим прошлым. Просто шли. Как будто нам по пути, и мы вместе только до города. Как будто ещё где-то существовала цивилизация. А даже если и существовала, нам до неё всё равно не дойти. Но мы шли, а я думал о возможностях разума…

Громкое рычание вырвалось из моего горла и, угрожающе замахиваясь дубиной, я надвигался на противника - здоровенного мужика в тигровой шкуре, с каменным топором в руках и шрамом через всё лицо.
На него моё рычание не произвело особого эффекта и он, скаля зубы, начинает крутиться вокруг меня. Я иду на него и замахиваюсь дубиной, мужик уворачивается и пытается достать меня своим топором…
Эти два самца дерутся из-за меня, а я сижу, забившись в угол, и наблюдаю за ходом схватки. Мне всё равно, кто победит - я пойду с тем, кто сильнее, а значит, сможет накормить меня и моих детей…
Мужик всё-таки достаёт меня своим камнем и в боку вспыхивает огонь, но ответным ударом я попадаю ему по затылку - легонько, вскользь - но этого достаточно, чтобы он потерял равновесие и упал на пол пещеры. Не обращая внимания на боль в боку, я откидываю дубину и, накинувшись на противника, начинаю долбить его голову о камень. Ярость сводит меня с ума, я продолжаю бить его, даже понимая, что он уже мертв - жажда крови проходит медленно. Наконец я встаю и громко ору, голосом полным ярости и победы. Я победитель! Затем смотрю в угол, на скорчившуюся женщину, из-за которой всё и началось…
Вот и конец схватки. Победитель ждёт. Теперь он мой хозяин и повелитель. Медленно, не вставая, на четвереньках, я подползаю к нему. Он ждёт, я вижу это. Сдвигаю шкуру и начинаю зализывать его рану на боку. Он доволен, теперь я не буду голодать…
Женщина - моя добыча! Я завоевал её у врага, я её хозяин. Удовлетворённо рычу, чувствуя её язык на ране. Я победитель! Я был горд…

Я проснулся, Марина спала неподалёку - она не разрешала мне помочь ей из-за своей болезни, а ей становилось хуже. А я думал. Странный сон, если это вообще можно назвать сном - такой реалистичный. Такой… необычный. Я помнил его весь. В деталях. Но настало утро, и вот мы идём дальше. Я рассказываю ей свой сон, Марина молчит, идёт, не глядя на меня, погружённая в свои мысли, часто заходясь кашлем.
- Эй, Мари, ты слышала, что я тебе рассказал?
- Yes, - рассеянно ответила она, но вдруг спохватилась и ответила по-русски, - да, я слышала. Странный сон, you are right. Но мы не знаем о воздействии radiation на разум человека. May be, - она усмехнулась, - это была твоя прошлая жизнь, my Russian friend?
- Да ну скажешь тоже. Жизнь. Прошлая…
Мы рассмеялись, а я задумался…
Мы шли дальше, вокруг расстилалась заснеженная пустыня - ни сёл, ни людей, ни животных, ни-ко-го… У меня развилась бессонница - один из симптомов болезни, и несколько ночей я не мог заснуть, ходил с красными глазами, полными песка, и всерьёз задумывался о самоубийстве. Останавливала меня Марина, у которой стали случаться приступы беспричинного страха, а периоды острой депрессии резко сменялись эйфорией. У меня стала кружиться голова, появилась слабость во всём теле, мы шли, шатаясь, но не дотрагивались друг до друга. И я по-прежнему не мог заснуть, а ночи проводил в состоянии некоего транса, когда вроде и спишь, а мозг продолжает работать…

Из-за узкой прорези стального шлема, полностью скрывающего моё лицо, было очень плохо видно, что творится на турнирном поле. Но мне и не нужно этого видеть, я сосредоточился на противнике - закованном в латы с ног до головы рыцарем, который на другом конце поля готовился к схватке. Зазвучали трубы, и я дернул за поводья коня, чтобы лучше видеть трибуну, на которую вышла княжеская семья, и та, из-за которой и назначен турнир. Вот она идёт, красавица, что ни говори, а за неё можно отправить на тот свет несколько зарвавшихся претендентов…
Вот они. Моё сердце учащенно бьётся, глядя на пару рыцарей, приветствующих моего отца, ну и меня тоже, наверное. И тут я понимаю, что вон тот, справа, с дурацкими рогами на шлеме и есть я. Я вижу обоим зрением - и его и… её? То есть она - это я? И он… тоже я? Бред! Но я понимаю, что это бред, значит…
Трубы взвыли повторно и рыцари разъехались по местам.
- Муж мой, какому из кавалеров вашей дочери вы отдадите предпочтение? - это говорит моя мать, княгиня.
- Тому, кто победит, разумеется.
- Ваше высочество, - шипят у меня за спиной, я оборачиваюсь, и вижу, что всё внимание приковано ко мне. Я киваю, подхожу к краю трибуны и поднимаю руку. В ней зажат платок, я вижу, как поднимаются копья, и разжимаю пальцы. Кусочек белой шелковой ткани медленно падает вниз, сегодня он решит чью-то судьбу… и мою тоже…
Наконец-то! Как только платок отрывается от руки княжны, я всаживаю шпоры в бока лошади, и она несётся вперёд. Моё копьё на уровне груди рыцаря, я знаю, что это бесполезно, но у нас честный турнир. Противник тоже несётся на меня, целя копьё в мою грудь, глупец, и ты, и я, знаем, что это бесполезно, и у нас с тобой одна задача - выбить друг друга из седла и закончить бой на земле, мечами. Но у меня другой план. И ты, друг мой, в него входишь только хладным телом…
Странно, но я ничего не чувствую, мне всё равно, кто выиграет этот бой, моё сердце не ждёт никого. Тот, кто победит, будет моим мужем. Это нормально и в порядке вещей, я уже вырос и мне пора покинуть отчий дом. И всем всё равно, что это моя четырнадцатая весна. Я не смотрю, на поле. Из моих глаз текут слёзы…
Пора! В последний момент перед ударом я поднимаю копьё, целясь в голову рыцаря. Он не успевает среагировать - его копьё скользит по моему щиту, древко ударяет по голове коня, но поздно. Вставшая на дыбы лошадь только помогла мне, и я с силой всаживаю остриё в смотровую щель шлема. Попал! Шлем рыцаря остается на моём копье, а сам он, с разорванной на куски головой, падает на землю. Я даже не смотрю на него - я знаю, что он мёртв - подъезжаю к княжеской трибуне и высоко поднимаю копьё с шлемом противника. Некоторое время стоит тишина - народ не знает, как реагировать на эту победу. Наконец князь усмехается, несколько раз хлопает ладонями, и трибуны взрываются рёвом толпы. Но я смотрю только на неё, а она на меня, и в её глазах я вижу слёзы, которые бушующий в крови адреналин интерпретирует как слёзы радости…
Я вижу, что он заметил слёзы в моих глазах, но теперь он мой жених, и пусть ему лет тридцать - он богат, сильный и смелый воин, хороший хозяин… Я встаю и сбегаю вниз, подхожу к лежащему на земле платку, поднимаю его и иду к рыцарю. Некоторое время мы смотрим друг другу в глаза, а отец и его народ - на нас. Затем я завязываю мой платок на руке рыцаря. Толпа радостно ревёт, ей нужна лишь свадьба, а значит хлеб и зрелища. Отец улыбается, но я знаю - сейчас он подсчитывает выгоду от столь удачного брака…
Я наклоняюсь, подхватываю княжну и сажаю её перед собой. Теперь оба я вместе - мы едины…

Я очнулся весь в поту. Было уже светло, но я не понимал - это утро или вечер? Несколько минут соображал и успокаивался. Господи, что со мной… Марина уже поднялась и собиралась меня будить. Когда она подошла, я схватил её за руку и стал рассказывать очередной сон… видение. Она молча и серьёзно выслушала меня, и отстранилась.
- Твой сон, my friend, - сказала она через некоторое время, - наверное, из-за перевозбуждения мозга, remember, ты очень долго не спал…
- Нет, Марина, нет, - горячо заговорил я, - это уже второй раз, мне кажется это даже не сон, а… видение.
- Я тогда пошутила, сказав, что это your last life, - она говорила серьёзно, только очень хрипло дышала, - I hope, ты не принял это всерьёз?
- Но он такой реальный…
- If the man просыпается в момент сна, то всё что он saw, запоминается very brightly. - Марина будто объясняла ребёнку. - Sometimes, человек не может понять, dream it ещё, или уже явь. Но здесь нет ничего страшного - it's only a dream.
- Возможно, ты права, Мари, - мне было стыдно своей паники, - это всего лишь сон… Excuse.
- Ничего, - она улыбнулась, - it was interesting. И говори по-русски, I perfectly understand you.
- Хорошо, - я тоже улыбнулся, на душе стало очень легко.
А впасть в панику было от чего - симптомы усиливались. Всё чаще и чаще мне становилось очень плохо. У Марины приступ следовал за приступом. В такие минуты, когда она не понимала, где находится, когда страх поглощал её разум, я плевал на запреты и не отходил от неё ни на шаг. Согревал, успокаивал. Через некоторое время ей становилось лучше и мы шли дальше, не касаясь друг друга и этих приступов. Я шел и думал, как мне повезло, что я встретил её. И я даже не понимал, почему я рассказываю ей про свои видения. Но не мог с собой ничего поделать. В конце концов, это же всего лишь сон…

Я стою на помосте, привязанный к столбу, а подо мной лежат поленья и связки хвороста. Мне ужасно больно, связанные руки затекли и не чувствуются. Но, судя по моему будущему, меня это уже не должно волновать. Неподалёку стоит толпа и крики: - ведьма, ведьма! Жгите!,- сливаются в общую какофонию голосов. Перед толпой стоит мужчина в рясе настоятеля церкви, которая находится как раз перед моими глазами. Но я не смотрю на церковь, я смотрю только на него, человека, который подписал мне приговор. Ведьма… Я вижу! Я опять вижу её и её глазами себя. Да что со мной такое! Ну неважно, она ведьма… я ведьма?
Я поднял руку, призывая к тишине, и толпа за моей спиной быстро утихла. Я шагнул вперёд, глядя на измождённую женщину, привязанную к столбу и заваленную дровами. Она была одета в какие-то драные тряпки, совершенно не скрывающие её наготу. Следы плети пересекали её грудь, на животе следы пыток раскалённым железом. Я повернулся к толпе:
- Сограждане мои, в нелёгкий час собрались мы, дабы придать огню приспешника сатаны, что вот уже много лет отравляет наших коров, ворует детей и наводит порчу на наши дома. И, поскольку я принял на себя обязанности судьи, то зачитаю приговор, который, большинством голосов, вынесло наше справедливое собрание старейших и уважаемых жителей города…
Я не слушал его бред, который они написали, чтобы приговорить меня к смерти. Ужасной смерти. Я стою, взывая к небесам, к Господу нашему всемогущему, я молю его о спасении, или прошу, хотя бы сказать мне, за что Он послал мне такое испытание? Но Бог молчит, и я понимаю, что спасения нет. Что меня сожгут только за то, что я отказался отдать своих детей церкви. Моя вера в Бога пошатнулась. Мне стало страшно, ужас сковал мой разум, и я, подобно зверю, стал вырываться из пут, крепко привязавших моё тело к моей будущей могиле…
- …очищение заблудшей души, через сожжение на костре и тогда, Господь наш, милостивец, примет её, раскаявшуюся и очищенную, в свои объятия. Аминь. Прошу вас, начинайте, - обратился я к мужчине с факелом и перекрестился. Женщина стала вырываться, я видел, как она рыдала, не прекращая свои бесплодные попытки развязаться. Но это было не в её силах. Огонь уже почти подобрался к её ногам, я знал, она чувствует сейчас жар. Я знал?! Откуда? Почему я знаю то, что знает она. И то, что она невиновна. Я почувствовал, как подалась вперёд толпа и практически прекратила дышать, стараясь не пропустить криков жертвы. Насладиться зрелищем. А я стоял, глядя на женщину, и молился за неё, молился Господу, за душу её. Наконец раздался крик, полный боли и муки. Продолжая молиться, я закрыл глаза…
Я вырываюсь, но это бесполезно, огонь уже начал лизать мои ноги, своими горячими языками. Сухие тряпки вспыхнули как порох, огонь перекинулся на волосы. От страшной боли горевшей плоти я закричал. Последнее, что я увидел, это то, что священник закрыл глаза. Но перед этим я увидел себя его глазами - привязанный к столбу факел, кричавший человеческим голосом. Затем наступила темнота…

Я открыл глаза и попытался сесть, но в спальном мешке это было очень неудобно. Было страшно, очень страшно - я стал вырываться, закричал от пережитого ужаса. Вдруг рядом раздался голос, сначала я его даже не узнал:
- Тише, тише, всё хорошо, это всего лишь сон, страшный сон, я здесь, рядом. Успокойся… - слова были тихими и ласковыми, такими, в далеком детстве, моя мама, успокаивала меня, когда мне снился страшный сон. Мне вдруг показалось, что всё вокруг - это всего лишь кошмарный сон, а я лежу в своей кроватке и надо только позвать маму, которая обязательно прогонит плохой сон, успокоит и поможет заснуть до утра с прекрасными, добрыми сновидениями…
- Мама, - хрипло позвал я, и мой голос тут же вывел меня из видения. Я резко очнулся. Рядом сидела Марина, она так и не прикоснулась ко мне, и я ей был за это благодарен. Тогда бы я не сдержался и расплакался бы у неё на глазах или, ещё хуже, в её объятьях. Ну уж нет.
- Расскажи мне про сон, - попросила она, и вдруг закашляла, а когда кашель прошел, я заметил струйку крови, вытекающую из уголка рта. - Tell me.
И я всё рассказал, хотя в прошлый раз зарёкся говорить с ней на эту тему. А когда закончил, она, как и в прошлый раз, молчала. Тогда я решился сказать ей о своих домыслах:
- Знаешь, я уже не думаю, что это просто сон. Это…
- I agree with you, - Марина посмотрела на меня и улыбнулась моему ошарашенному виду, наверное, у меня отвалилась челюсть, - это совсем не просто сон. Это что-то… unreal. Но вот почему ты видишь эти… м-м-м… visions, я сказать не могу, and… - она обвела взглядом снежную пустошь и тихо закончила, - …anybody now can not.
- Я заметил, что всегда вижу мужчину и женщину, - продолжил я, она молчала, - всегда, во всех видениях, - говорил я, уже жалея, что завёл этот разговор.
- Yes, I've understood it, - наконец сказала Марина и поднялась.
- Ну что, идём дальше?
- Зачем? - прошептал я, она сделала вид, что не расслышала. И мы пошли дальше, еле передвигая от странной слабости ноги, поминутно борясь с приступами кашля. Абсолютное безветрие сопровождало нас в этом путешествии, только с неба сыпался редкий сухой снег…

Я стоял в строю, вспотевшими руками сжимая ружьё, и ждал команду. Сердце давно уже было в пятках. Солнечный, жаркий день, голубое небо затягивает взгляд своей глубиной… а прямо на меня идут колонны солдат в синих мундирах. Неподалеку раздался первый взрыв, заржала лошадь. Офицер поднял саблю и скомандовал:
- Вперёд!
И я пошел вперед. Прямо на пули и штыки неприятеля. Странно, думал я, где же здесь женщина. Я хотел сказать, что так не воюют, что надо рассыпаться или хотя бы залечь, а так, мы всего лишь пушечное мясо и совершенно не отдаём наши жизни за нашу же страну - но не мог. Ноги несли меня вперёд, а я мог только наблюдать. Когда до вражеских солдат осталось метров пятьдесят, раздалась команда стой. Я остановился, а синие мундиры всё также шли вперёд. А я, глядя на приближающихся солдат, лихорадочно думал, что же меня сюда привело и где же здесь, черт возьми, на поле боя, женщина…
Я видел себя из рядов синих мундиров, вон там, я внимательно оглядываю приближающихся солдат, тщетно пытаясь увидеть себя. В этих мундирах все одинаковые - и мужчины и женщины. Но сегодня мы враги. Я - красный мундир, я - синий мундир. Мы идём на изготовившуюся к бою колонну, ощетинившуюся ружьями и штыками. Когда до моего отряда остаётся метров двадцать, наш офицер даёт команду стой. Я останавливаюсь и жду. Раздаётся команда:
- Целься! Я поднимаю ружьё и навожу на того меня - из красных мундиров. Вон он я, тоже поднимает ружьё, но не знает на ком остановить свой прицел. Я знаю - он ищет меня. Но я нашел себя первый…
Я вожу ружьём, стараясь найти себя, в этих чертовых, синих мундирах. Я знаю, что я там. Я вижу себя своими глазами. Я вижу, что я нашел себя, и осталась только одна команда, до стрельбы. Я вижу, что ружьё направлено мне в грудь. Внезапно я встречаюсь с собой взглядами. Точёное лицо, острый нос, чувственные губы, непослушная чёлка, выбивающаяся из-под фуражки. Да ведь это же женщина! Прицелиться в себя я уже не успеваю…
- Пли! - кричит офицер, резко опуская саблю. Грохот выстрелов сливается в один длинный треск. Прицел наведен, я нажимаю на курок, и улыбаюсь, глядя, как падаю с простреленной навылет грудью.
Я всё-таки нашел себя, я видел, как пересеклись наши взгляды. Но я не успел. И мне жаль…
- Заряжай! - проносится в голове команда. Я не могу - я лежу, не в силах пошевелиться. Странно, боли нет, только тело не чувствуется, и заливает глаза серая пелена. Она нашла-таки меня первой. Нет, не она - я. Я в синем мундире, с непослушной чёлкой, выбивающейся из-под фуражки…
- Пли! - грохот выстрелов прокатился по рядам, и с той и с другой стороны в первых рядах людей выкосила смерть - странно, но я опять жив - я снова выбрал цель и ещё один солдат в красном мундире упал с пробитой грудью. Но я чувствую, что я жив и жду заветной команды, чтобы добить себя…
- Примкнуть штыки! - эта та команда, которую я жду и сейчас, примыкая штык к стволу, я срываюсь в бег к позициям красных мундиров. К моим позициям. Я вижу, что она - то есть я - ищу себя, среди тел солдат, ищу, чтобы добить. И вот я нашел себя, я склонился, чтобы удостовериться, что это я, и я вижу, вижу себя, склонившегося надо мной, своими глазами. Хорошенькая, можно даже сказать, красивая. Я улыбнулся…
Вот он-то я, лежу под телом синего мундира, умирающий, но всё ещё живой. Я отбрасываю тело солдата и склоняюсь над собой. Точно я. Я даже вижу себя, склонившегося над собой своими глазами, глазами красного мундира. Я улыбаюсь себе. Встаю, приставляя к своей груди штык, закрываю глаза, нажимаю…

Меня резко выкинуло из транса, в который я проваливаюсь каждую ночь вместо нормального сна. Это не отдых. Это хуже. Это страшно. Но теперь страха нет, уже утро и пора вставать. Рядом захлёбывается кашлем Марина. Какой плохой кашель. Я поднимаюсь и подхожу к ней. Марина не спит, я подхожу и молча сажусь рядом. Некоторое время молчим оба, затем я рассказываю ей очередное видение. Подробно, не опуская деталей. Она молчит, как обычно. Затем закрывает глаза.
- Марин? - спрашиваю я тихо, - что со мной? Это ненормально.
- Why?
- Ну, не знаю. От этого несёт какой-то мистикой. Я не верю в мистику.
- I don't believe too, - Марина смотрит на меня, и становится не по себе от этого взгляда. - Но наш мозг, это огромный икс - unknown. Никто не смог постичь nature of reason. Мистика - это непонятное, непонятное - это unexplored, неизученное - это то, что probable to study, то, что возможно изучить - is explained, то, что объяснимо - не мистика, а science. Your brain, или разум, развивается. Можно сказать мутирует, under influence of the environmental factors…
- Подожди, Мари, - взмолился я, ничего не понимая в этой каше русско-английской цепочки, - ты хочешь сказать, что я мутирую? Уже?
- No! - резко одернула меня Марина, - ты не понял. Мутирует разум, develops с большей скоростью, чем если бы прошло some centuries. Он подошел к уровню, к которому пришли бы all people, earlier… or later.
- Ты считаешь, что… - я даже не мог такое представить, - я мутант?
- Я не считаю, - мягко поправила меня женщина, - I only assume…
Весь следующий день, она была сильно подавлена, шла настолько погруженная в свои мысли, что не обращала внимания на всё сильнее проявляющиеся симптомы, к примеру, у нас пошла белыми пятнами кожа, местами она стала отслаиваться. Она не замечала этого, похоже, у Марины началась очередная депрессия. Мне же, напротив, от чувства эйфории, хотелось петь или танцевать, кричать, шутить и смеяться над своими шутками. Сегодня объектом моих нападок стала зима. Посмеявшись вслух над своими шутками, которые я придумывал про себя и, тут же, забывал, я окликнул Марину:
- Мари, хорошее выдалось лето! - это была лучшая шутка, которую я запомнил.
- Yes, - рассеянно ответила она.
- Тёплое, - я рассмеялся над шуткой. - Зима! Ты поняла? На дворе Июнь месяц!
- Yes, - также рассеянно сказала она.
Её настроение поубавило немного моей спеси, некоторое время я шел молча, размышляя о соли в моей шутке, но потом вдруг понял - у неё нет чувства юмора! Это плохо. Я схожу с ума…

Я иду по длинному, мрачному коридору, который пропах сыростью, плесенью и, главное, страхом. Людским страхом. У каждого поворота стоят солдаты и при моём приближении они вытягиваются смирно, вскидывая руку и выбрасывая её вперёд, в проклятом всеми народами жесте. Немецкие солдаты. Проходя мимо, я киваю в ответ на их приветствия. На мне белый халат, руки затянуты в черные кожаные перчатки. Сплошные серые стены сменяются тюремными решетками, за которыми сидят люди, много людей. Спёртый воздух каземата воняет потом и уборной. Мой рот кривится в брезгливой ухмылке. Теперь я иду медленнее, внимательно оглядывая каждое помещение, я будто на прогулке в зоопарке. Я ищу жертву. Но здесь так много людей, что очень трудно выбрать кого-то определённого. Я сгораю от предвкушения великих открытий. Мной будет гордится фюрер и имя моё навсегда будет вписано в славную историю Великого Третьего Рейха…
Я сижу в самом углу нашей камеры и боюсь поднять голову. Я слышу шаги - к решетке кто-то подошел. Я чувствую, как отшатнулись от решетки люди, пытаясь закрыться друг другом. Я медленно поднимаю голову, стараясь не попасться на глаза своей дерзостью. И вижу высокого лысого человека, в очках и белом халате, он потирает руки в перчатках, словно в предвкушении чего-то… чего-то ужасного. И в этот миг человек ловит мой взгляд, как будто он знал, когда я буду смотреть на него. Эти глаза - холодные, водянистые, в них нет ничего человеческого. Мгновение мы смотрим в глаза один другому, а затем, я резко опускаю голову ужасаясь своему поступку. Но уже поздно…
Я вдруг вижу себя из-за решетки, из-за людей, что сейчас жмутся к стенам камеры. Этот взгляд - это же я! Я пробегаю глазами по камере и ловлю свой взгляд на себе. Женщина - худая, грязная и ободранная. Мгновение мы смотрим друг другу в глаза. Затем её взгляд убегает.
- Эта женщина, - небрежно указывая на себя пальцем, говорю я ближайшему офицеру гестапо, - она еврейка?
- Здесь все евреи, доктор, - отвечает офицер.
- Выводите её, - и иду дальше, к рабочему кабинету, за спиной раздаётся жуткий крик, но таких криков я уже наслушался и не обращаю внимания. По пути встречаю ассистента.
- Готовьте операционную. - Тот даже не дослушал до конца, бросившись выполнять приказ…
Два здоровенных солдата, дубинками расчистили ко мне проход, впрочем, расчищать ничего не надо было - люди итак расползлись в стороны перед ними, но дубинки работали не переставая. Я завизжал и стал вырываться, но, меня схватили за руки и пинком вышвырнули из камеры, мне показалось, что люди вздохнули с облегчением.
- Нет! - кричу я, пытаясь отползти от солдат, - не надо, я еще полезна, я могу дать кровь, много крови! Пожалуйста, не надо, - рыдаю я, припав к ногам одного из солдат, - ну, пожалуйста… - его пинок отшвыривает меня к стене. Рыдаю, чувствуя, как меня подхватывают под руки и несут прочь…
- Всё готово доктор, - голос выводит меня из задумчивости, молча поднимаюсь, прохожу мимо вжавшегося в стену ассистента и иду в операционную.
Яркий свет множества ламп, приятно режет глаза. Это моя стихия. Вокруг стерильная чистота, рядом с операционным столом стоит небольшой столик с инструментами. Беру в руку скальпель, наслаждаясь его чистотой и остротой. Медицина - мой Бог! Хирургия - моё призвание! Раздается грохот стальной двери, и я вижу себя стоящего спиной к дверям, со скальпелем в руке. Хорошо, значит, она готова…
Меня ввели в ярко освещенное помещение, свет резал глаза, но я увидел перед собой того самого человека. Он стоял ко мне спиной и пальцами ласкал скальпель, точно снайпер - курок своей винтовки. Он резко обернулся ко мне, и я увидел свои глаза, горевшие холодным, фанатичным огнём. Я снова стал вырываться, но один из врачей сделал мне укол и я обмяк.
- Кладите на стол и вяжите, - услышал я спокойный голос доктора и, перед тем, как потерять сознание, я увидел себя - лежащую на столе голую женщину, привязанную к краю стола. Но самое страшное - я увидел себя своими глазами…
Я подошел к женщине, постучал пальцами по груди и, поднёся скальпель, сделал первый надрез. Здесь моё сознание не выдержало и меня почти вывернуло наизнанку, а всё вокруг погрузилось в темноту. Господи, неужели это я. Этот… зверь. Фанатик. Что же со мной происходит. И… сейчас нет того единения душ, что я ощущал в других видениях. Здесь только липкий ужас, оттого, что я вскрываю своё тело. Сначала я подумал, что кошмар закончился, и я уже очнулся, но вскоре я снова видел своими глазами, как будто сознание отрешилось от происходящего… на время.
Я стою над женщиной с развороченной грудной клеткой, держа скальпель окровавленными руками. В углу лежит ассистент, без сознания. Презрительно усмехаюсь - слабак, недоносок.
- Пульса нет, все показатели на нуле, - раздается бесстрастный голос. Голос женский - это второй ассистент. - Она мертва, доктор. Ткани не прижились.
- Что ж, - разочарованно вздыхаю, - это только начало дня.- Скоро, скоро я стану героем. Борец за чистоту арийской расы! - Победа была так близко…
- Ваши исследования бесценны, доктор.
- Спасибо. Уберите всё и приготовьте ещё одного, - снова чувство предвкушения затмевает мой разум.
- Да, доктор.
Я больше не смотрю на себя, лежащего на столе. Мертвого. Для меня это просто отработанный материал…

Я очнулся, спокойно вылез из спальника, на ватных ногах отошел от стоянки, закашлял, чувствуя, как вылетают маленькие кусочки лёгких, и меня вырвало. Чудовище! Я стою на четвереньках, а перед глазами окровавленное тело и набатом звучит бесстрастный голос: "Да, доктор". Я поднимаю голову и кричу, кричу во весь голос. Мой крик эхом разносится в той тишине, что окружает нас. Я рычу, словно загнанный зверь. Я не могу мыслить. Во мне нет ничего человеческого! Кто я?! Зачем? Господи, за что?!
Руки опускаются мне на плечи, я их жду, она молча обнимает меня, но я не плачу - уткнувшись ей в плечо, я просто рассказываю очередной кошмар. Сухо, спокойно, бесстрастно. Она молчит. Это хорошо, скажи она сейчас слово, и я бы сорвался. А так - потихоньку успокаиваюсь
. - Ты думаешь, это был я? - тихо спрашиваю у Марины. Слова с трудом выталкиваются из горла. - Я, то фашистское чудовище?
- Нет, - успокаивает она меня, - it weren't you.
- Тогда кто?
- I don't know, - её голос глух. Я отрываюсь от её плеча и заглядываю в глаза - мельком - но этого достаточно, чтобы увидеть тоску, что с некоторых пор поселилась в её взгляде. - Я ведь говорила, что я не знаю, I only assume.
- И что же ты… assume?
- I think, что ты как-то связан с половинками single unit, - Марина говорит тихо и серьёзно, она отодвигается от меня, на небольшое расстояние, хоть я и не понимаю, как такое расстояние может помешать радиации облучать меня. Тем более, что радиация вокруг нас, хотя, может и не такой фон как от неё. - You understand, те люди, что ты видишь в своих видениях, are connected with each other, они родные души…
- Подожди, Мари, - останавливаю я девушку, у которой в глазах появился фанатичный огонёк, меня передёрнуло - точно такой я видел у доктора, - но они же погибают от рук друг друга!
- You don't understand, их влечет друг к другу, - она говорила столь горячо, что я даже начал верить, - не они убивают друг друга - их kills time! Неподходящее time. Если бы они встретились в другое время, они были бы are happy, что обрели друг друга, они стали бы will become one. Помнишь, что ты почувствовал, когда рыцарь прикоснулся к княжне?
- Да, - смутившись от такого напора, ответил я, - они объединили души… мои души… соединились…
- Да нет же! - воскликнула Марина и зашлась кашлем, немного успокоившись, она продолжила. - Ты всего лишь observer, а может, чем черт doesn't joke, их хранитель! - Она резко подняла руку, заставив меня захлебнуться своим протестом. - Со своими victories and defeats. И your reason воспринимает эти видения… Under influence of radiation.
- Хранитель?! - переспросил я, пораженный её словами. - The keeper?
- Задумайся, my Russian friend, - Марина внимательно смотрела мне в глаза, - victories and defeats… - она встала и пошла собираться в дорогу, оставив меня наедине с мыслями. Странно, но после её слов, мне стало спокойнее. Хоть я и не верил ни на грош в её предположения… Хранитель! Хм. Но не скажу, что такая перспектива меня отталкивала. Так проще. Я хранитель душ, тра-ля-ля, я хранитель… "Заткнись", - одёрнул я себя. Приняв какое-нибудь предположение, перестаешь задумываться об альтернативе. Да, это проще. Всю дорогу, я размышлял над её словами, но так и не пришел к определённому выводу. Мы не разговаривали, просто шли молча, каждый погруженный в свои мысли. Хотя мне и не давал покоя тот фанатичный огонёк, что блестел утром в её глазах. Но ведь она учёный, вот только интересно какой…

В голове только вой вертолетных винтов, и рев сержанта, который пытается докричаться до нас и объяснить ситуацию. Под брюхом вертолёта, в котором я сижу, в каске и с автоматом в руках, простираются бесконечные джунгли. Справа и чуть ниже, идет второй вертолёт, сидящий с краю солдат бодро помахал мне рукой. Улыбаясь, машу в ответ. Сержант плюнул и оставил свои попытки доораться до нас. Он вытащил карту и стал что-то объяснять сидящему рядом солдату, хотя тот его совершенно не слушал. Какая разница! Впрочем, это неважно. Нам не сказали, куда мы летим, зачем… Просто посадили в вертолёты и подняли в воздух. И вот я лечу, а шум винтов не даёт сосредоточиться…
Сначала послышался гул, но я уже знал, что это такое и бегу к своему тайнику, там у меня лежит клад, страшный клад. Меня готовили к этому вот уже два месяца. И я справлюсь. Эти американцы пришли в нашу страну - они захватчики. И мы должны показать, что можем сражаться за свою свободу. Я достаю ящичек и, открыв, хватаю предмет рукой даже не посмотрев на него, мой взор прикован к той стороне неба, откуда раздаётся всё усиливающийся гул винтов…
Пулеметчик указывает вниз, и я вижу, как среди джунглей появляется крохотный кусочек чистой земли - деревня. Мы берём оружие на изготовку, а вертолёт начинает снижаться. Я смотрю, как разбегаются люди, хватая детей, животных и вещи. Только девушка, лет восемнадцати, стоит, с цветами в руках, и смотрит на приближающиеся машины. Красивая девушка. Земля всё ближе и ближе…
Я стою с букетом полевых цветов, никто не заметит, что я приготовил для захватчиков. Вот они, всё ниже и ниже, пулеметчик не видит во мне опасности, его взгляд скользит поверх меня, туда, к домам. Я тихонько начинаю подходить поближе к месту посадки.
И вдруг я вижу себя, стоящую на виду, из вертолёта. Я начинаю скользить взглядом по солдатам, и вижу его, наши взгляды пересекаются. Он вздрагивает и поднимает автомат. Но вертолёт садится раньше, и я бегу к нему, на ходу выдергивая чеку…
Когда я осознал, что вижу себя, глазами юной девушки, и понимаю, что у неё спрятано в цветах, мне стало страшно, я поднимаю автомат, но удар севшего вертолёта сбрасывает меня на спину и девочку закрывает спрыгнувший солдат.
- У неё граната! - ору я, пытаясь перекричать вой винтов, сержант стреляет в девушку, но она уже добежала, пули отбрасывают её прочь, но граната уже в вертолёте и из него выпрыгивают солдаты. Я выталкиваю ногой сержанта, а сам не успеваю подняться. Граната лежит прямо передо мной. Вспышка…
Сначала это не больно. Когда пули попали в тело, я уже добежал. Цветы рассыпаются, и граната летит внутрь вертолёта, а я, безвольной куклой, лежу на земле, отброшенный пулями. Я вижу, как я лихорадочно пытаюсь выскочить из вертолёта, но не успеваю. Раздаётся взрыв и, мне кажется, вертолет разлетается на маленькие кусочки, но я этого уже не вижу. Серая пелена заволакивает глаза… Теперь мы едины…

"Как просто и быстро", - думаю я, глядя в черное небо. - "Вот так вот, раз, и двое, что могли стать счастливы, перестали существовать… Как просто… И в этом виноват я, хранитель". Почему-то я стал осознавать себя, как хранителя. Это пришло вдруг. Я вдруг понял, что Марина права. Это души людей - мои победы и поражения. Но я старался не распространяться об этом. И дело даже не в том, что она могла подумать, что я свихнулся, а потому, что мне было стыдно за свои поражения. Я рассказал ей про Вьетнам, она выслушала, не сказав ни слова. Хорошо хоть слушает. Хотя кого ей ещё слушать, за все время нашего путешествия, мы не встретили ни одного человека. Живого человека. Но мы шли дальше.
- Ты знаешь, Мари, я тут подумал, - я усмехнулся и зашелся в кашле, из моего рта потекла струйка крови, - что может ты и права… - она странно посмотрела на меня, и я запнулся.
- В том, that you are the keeper, да? - она всегда знала, о чем я хочу сказать.
- Ну… в общем… да.
- Я это знаю, - Марина сказала это так буднично, что я обиделся. Она увидела, что я надулся, и рассмеялась. - Ты хранитель. I recognize it, и ещё я признаю, что мы are loosing our mind. Но мне надоело to riddle your visions, и я приняла их, потому, что так удобно.
- Я, разинув рот, смотрел на неё, поражаясь её словам. Она либо читает мои мысли, либо думает так же, как и я.
- Мари, ты что, читаешь мои мысли? - спросил я, поражаясь своей тупости.
- Нет, - она удивленно посмотрела на меня, - why do you think so?
- Ну, я подумал, что если я вижу видения и… предположим, что я… хранитель, то я подумал, что может твой разум, научился читать мысли. Марина рассмеялась хриплым, каркающим, смехом и зашлась в кашле. "Ушла от ответа", - подумал я подозрительно, но не стал настаивать.
Ночами я уже не спал, - я проваливался в забытье, и совсем не понимал, что означают мои видения, которые яркими вспышками появляются перед моим взором и исчезают, что со мной происходит. Но, я уже принял их как данность, смирился с ними, стал их чувствовать. И об этих видениях, которые запоминались во всех деталях, я рассказывал Марине, а она молча слушала, но никогда ничего не говорила. А я продолжал рассказывать ей все видения, кроме одного…

Солнечный, теплый день, я сижу в машине и смотрю на небольшой уютный домик, в саду из цветущей вишни, на детей, двух маленьких мальчиков, которые резвились на газоне, но в основном, я смотрел на женщину, которая поливала розы, посаженные под окном моего дома. Наконец вздохнул и, выйдя из машины, направился к дому. Как-то меня встретят?
- Здравствуй, любимая, - крикнул я женщине, - вот я и дома.
- Папа, папа, - бросились ко мне мои дети, я поймал младшенького и поднял на руки, старший прижался ко мне, - наконец-то ты вернулся! Теперь мы будем вместе играть, и пойдём в кино! Ведь правда, папа? Ну, пожалуйста, пожалуйста, папа!
Как странно - здесь ничего не изменилось, они живут так, как будто я уехал утром на работу, а не пропал на несколько лет. Что происходит?
- Конечно, пойдём, - сказал я и, опустив маленькую частичку себя на землю, продолжил, - папа привёз вам подарки, быстрее в машину и принесите всё в дом. Дети с визгом умчались к машине, а я подошел к своей женщине, стоявшей у крыльца и радостно улыбающейся. Здесь я ожидал увидеть себя её глазами… то есть не её, а себя своими… через неё своими глазами себя, идущего к себе… к ней… Чёрт! ну какая разница, чьи глаза - это ведь тоже должен быть я! Но этого не произошло…
- Здравствуй, милый, - со слезами на глазах обнимая меня, прошептала женщина, - с возвращением домой…
Это был не я! Это был другой человек! Совершенно другой! Но ведь я чувствую единение, эта женщина моя родная душа. Это точно. Но она не я! То есть - это и есть моя… Невероятно! Но кто она? И что это за место? И почему они ведут себя так, как будто я не вернулся, только что, после нескольких лет отсутствия? Я был совершенно сбит с толку… Но, это ведь моя вторая половинка, моя родная душа, реальная! Я перестал думать и обнял женщину, крепко прижимая к себе. Я чувствую единение душ…
Сегодня мы хотели насладиться только друг другом. Поэтому, после обеда, дети отправились с няней в парк, с условием, что сегодня останутся у неё ночевать, а завтра мы, все вместе, отправимся в городок развлечений. Дети с восторгом согласились. Няня разумеется поняла, почему мы хотим избавиться от детей, и вопросов не задавала.
Потом мы готовили роскошный ужин на двоих, который перерос в игру, и мы не заметили, как наступил вечер. Прекрасный ужин при свечах, мы, в вечерних нарядах, мило беседуем на отвлеченные темы, и лишь глаза выдают наши чувства. Мягкая музыка, мы, обнявшись, кружимся в бесконечном танце, и вдруг замечаем, что целуемся, нежно-нежно, долго-долго… Мы в спальне - ласкаем друг друга, такая долгая, нежная, любовная игра, затем мы сливаемся в одно целое, и ничего больше нет в мире - кроме неё и нашей любви. Мы одно целое, одно… целое… одно… едины…

Я очнулся в снегу, в спальнике с подогревом, крепко прижимаясь к телу Марины, стараясь не упустить ни капельки драгоценного тепла. Было холодно, очень холодно. Зубы выбивали быструю дробь. Ага, значит, озноб всё-таки есть. Я долго лежал, глядя в серые тучи, что заволокли небо и думал…
Вскоре проснулась Марина и мы снова отправились в путь. Об этом видении я ей ничего не сказал, да и мы вообще не разговаривали в последнее время. Нам было очень тяжело. Очень больно. Идя с Мариной рядом, поддерживая её, я чувствовал, что мне становится всё хуже и хуже, раньше это тоже происходило, но не так быстро. Рядом с ней процесс ускорился во много раз. Но мне уже было всё равно. Я был рад ей помочь. Она ведь мой друг - последний друг. Мы шли примерно туда, где располагается город. Кашель теперь донимал постоянно, температура, сонливость, теперь вот ещё и кожа покрылась пятнами и струпьями. Наверное, Марина, могла бы рассказать, ещё какие ни будь симптомы болезни, но она молчала, и я ей был благодарен за это, - видя, что происходит снаружи, ещё хуже знать, что происходит внутри, и, глядя на себя, я думал, что лучше оставаться в счастливом неведении. Рвота прошла, когда закончилась еда, остались головная боль, озноб, слабость, одышка, постоянно скакало давление. А мы просто шли. Хоть и знали, что до города нам всё равно не дойти. Но, глядя вокруг, не очень-то и хотелось, собственно. А вокруг стояли выжженные деревья и вымершие посёлки. И ни одного живого существа. Было совершенно непонятно, почему мы вообще ещё идём, и почему мы ещё живы?
Но мы дошли. Это было самое странное, из всего, что произошло с нами за это время. Но, глядя, с горы, на это место, я отказывался верить в то, что это город - в то, что это всё, что осталось от крупного мегаполиса. А города не было… Была огромная воронка, наверное километров тридцать в диаметре. Отбросив бесполезный автомат, я сорвал капюшон, который уже не снимал несколько недель, и волосы, сухим, грязным песком, осыпались с головы, обнажив лысину. И тут меня вывернуло наизнанку, впервые за эту неделю, вывернуло желчью, так как в желудке больше всё равно ничего не было…
- Не пойдём туда, - сказала Марина, глядя на остовы зданий, начинающиеся в километрах двадцати, от края огромной воронки, и села в снег. Я примостился рядом.
- Penetrating underground explosion. - Она повернулась ко мне. - Как же, ракета пролетела через вашу ПРО?
Я промолчал, а что я мог сказать - что наша ПРО настолько отстала от современной, что вообще непонятно, работала она или нет? Я этого не знал и поэтому молча смотрел на то, что осталось от города. Мы долго сидели, глядя на окружающее нас белое безмолвие. А через некоторое время я опять улетел в сон… в свои видения…

Я сидел в кресле перед экраном и смотрел на чернокожую женщину, которая только что прочитала мне ультиматум. Я обдумывал её слова и свои решения - глупцы, они не понимают, что у нас тоже есть ракеты и если начнётся война, достанется обеим сторонам. Эта сука не может не понимать этого, в конце концов президент сверхдержавы всё-таки. Победившая политкорректность, мать её. США вмешиваются во внутренние дела великой России во всём мире, вспомнился мне анекдот, и я позволил себе улыбнуться. И эти выскочки требуют, чтобы я отозвал войска из стран Прибалтики? Пусть сначала уберут военные базы НАТО от наших границ. Тогда будет разговор…
Что за придурок, думал я, глядя на вальяжно развалившегося в кресле мужчину, который обдумывал мой ультиматум его стране. Было понятно, что он на это не пойдёт, но обстановка в мире накалилась до предела. Великое противостояние Востока и Запада. Вот дерьмо! Они хотят, чтобы США не вмешивались во внутренние дела стран третьего мира. Мужчина на экране улыбнулся. Да без нас вся планета улетит к чертям! Мы миротворцы! Мы противовес необдуманным решениям, и этот диктатор хочет, чтобы мы убрались из Восточной Европы! Да пошел он к черту! Никаких уступок…
- Так вы считаете себя в праве ставить мне условия? - осведомился я у женщины. - Это не я начал милитаризацию Европы. Не я развернул базы у самых границ СНГ. Я всего лишь ставлю противовес вашим действиям. Но, если вы уберёте свои войска НАТО, я отзову свои, и тогда возможен нормальный диалог, демократический, а не с позиции силы, и, я надеюсь, тогда мы найдём компромисс и решение мирного урегулирования данной проблемы. Иначе нам не о чем разговаривать.
- Это не предложения, господин президент, - холодно ответил я мужчине, - это ультиматум. Он не предполагает уступок. Вы отзываете войска из Прибалтики, и только тогда, - я выделил эти слова, увидев, как побелели костяшки пальцев у мужчины, собственно, с моими руками дела обстояли не лучше, - мы сможем предложить некоторые решения и обговорим уступки и компромиссы. Иначе, позволю вам сказать, мы находимся в состоянии боевых действий. Это всё. У вас есть срок…
- Срок! - воскликнул я, на слова женщины, - вы ещё ставите нам сроки! Это конец разговора, наше терпение не без границ. Или вы убираете базы НАТО…
- Или? - стальной ноткой осведомился я у президента России.
- Или нам не о чем разговаривать, - ответил я президенту США. Экран погас. Я оглядел зал, который находился под землёй, на глубине около трехсот метров. Все молчали. Это уже война, подумал я, ни мы, ни они, не пойдём на уступки, и не отзовём войска. Тем более наши хакеры вот уже как несколько месяцев частично взломали спутниковую противоракетную систему противника и через эти бреши можно нанести непоправимый урон.
- Господин президент, возможен превентивный удар?
- Нет, - ответил я, - мы не начнём войну. Но будьте готовы. Моя рука опустилась на красную кнопку…
Обстановка накалилась, я чувствовал это всеми порами своего тела. В зале, находящемся под Пентагоном, сидели все генералы. Мы не пойдём на уступки. Пора сломать стереотип России - сильной державы. За стеклянными перегородками зала суетились люди, работали компьютеры, выводя спутники на места, покрывая всю территорию планеты, следя за возможными местами запусков.
- Госпожа президент, нанести превентивный удар?
- Нет, - ответил я, - мы не начнём войну. Но будьте готовы. Моя рука опустилась рядом с красной кнопкой…
Ничего не происходило вот уже пятнадцать минут, многие с надеждой смотрели на телефон, но звонка не могло быть, я это знал. Если она думает так же, как и я, то никаких уступок не будет, достаточно небольшой искорки и пламя охватит всю планету. Это будет последняя война в истории человечества, а после уже не будет и истории. Но пока было тихо, и даже в моём сердце зародилась надежда…
Я сижу, опустив голову, и только рука дрожит. Такое молчание не предвещает ничего хорошего. Генералы с надеждой смотрят на телефон стоящий возле меня. Я знаю, что этот кретин не отведёт войска, и моё сердце хочет отдать приказ свернуть базы у границ стран Прибалтики, но разум холоден. Никаких уступок. Никогда. Он должен понять, что эта война будет последней в истории человечества. А после уже некому будет вести войны. По крайней мере, ещё несколько миллиардов лет. Он должен понимать, с надеждой думаю я…
- Господин президент! Запуск с территории Ирака! - этими словами надежда была уничтожена.
- Ирак не входит в Восточный Альянс, - зашептал кто-то, я увидел, как побелели генералы, - они должны понимать это…
- Ирак, - отвечаю я, - формально поддерживается нами.
Ладонь опускается на красную кнопку, секунду медлю, затем решительно нажимаю. Спаси и сохрани, Господи…
- Запуск с территории Ирака! - надежда рухнула, как карточный домик, погребая под собой мир, когда пальцы нажимали красную кнопку. - Да поможет нам Бог…
- Множественные запуски с территорий противника... Все возможные запуски ракет произведены… ПРО активирована… Осечек нет… Система ПРО противника взломана… Господи, это конец…
Под какофонию слов, команд, криков, я думал о том, что если бы повернуть время вспять, я бы отозвал войска, смирился бы с гордыней, пошел бы на компромисс, но до последнего надеялся, что то же самое сделает она. И в последние мгновения перед гибелью человечества, я прошу тебя, Господи, прости меня…
- 3 секунды прямое попадание…
- Все возможные запуски совершены… Подготовка ПРО к перехвату… У нас пробита спутниковая система… Огромные бреши в обороне… Мы погибли…
Я отрешился от этих криков. Глупец, какой же он глупец. Он виноват… Он ли? Если б было возможно повернуть время вспять, я бы отозвал войска, плюнул бы на гордыню, на разум, утерся бы уступками, решил бы дело полюбовным компромиссом. Но я надеялся, что он поймёт, что он не прав, оккупировав те страны! Он не понял. Я не понял. И в последние мгновения перед гибелью человечества, я прошу тебя, Господи, прости меня…
- 3 секунды прямое попадание…

Я очнулся, Марина лежала на снегу, и смотрела в небо. Я посадил её и обнял, чтобы она не упала. Она умирала, я это видел, но, глядя на её лицо, я видел, что она улыбается. Улыбается приятной улыбкой, а из глаз текут слёзы.
- Что смешного, - грубо спросил я.
- Я ослепла, - просто ответила она, а я ошарашено смотрел в её глаза.
- Господи, - только и смог сказать.
- Ничего, - она смотрела прямо на меня, и становилось жутко, - мне всё равно осталось немного. It is good…
- Мари… Мэри… - заговорил я, прижимая её к себе, - не оставляй меня, пожалуйста…
- Называй меня Мариной, - перебила она и снова улыбнулась, глядя в небо невидящими глазами, её голос был чист, как никогда, - я не чувствую холода… как хорошо. А я даже не знаю, как тебя зовут… Нет, не надо, do not respond, так интереснее. And… тебе тоже осталось недолго. It is possible, I shall ask you?
- Да, - я старался скрыть набегавшие слёзы, хотя понимал, она всё равно их не увидит.
- Постарайся найти меня… там, o.k.?
- Ладно.
- Спасибо, - она уже совсем обвисла на моих руках, я тоже чувствовал, как немеет тело, - я сижу или лежу?
- Сидишь.
- Как странно, - она закрыла глаза и тихо пропела, - forgive my friend, forgive… Я плакал, обнимая её. После того, как я провёл рукой по её голове, в моих руках остались волосы… Все волосы. Я сидел, крепко прижимая её к себе, и сжимал локоны в кулаке, а слёзы текли из глаз…
- You remember, - вдруг тихо сказала она, я чуть не подпрыгнул от неожиданности, думая, что она мертва, - как нам было хорошо, в нашем домике, with roses под окном and two small children…
Меня будто пробил ток - она знает про видение, о котором я ей не рассказывал, значит…
- Ты тоже видела? Ты и есть та самая? Ты… ведь это была ты… - но теперь она замолчала навсегда, и я разрыдался в полный голос, прижимая к себе её тело.
- Мари… В её кармане лежал счётчик Гейгера, когда я включил его, он зашкалил так, что я даже не смог определить точно, сколько радиации поглощает ежесекундно моё тело. Когда до меня дошел смысл этого вопроса, я рассмеялся над его глупостью. Зачем мне это теперь. Для чего… Я лежал рядом с ней, чувствуя, как уходит тепло из тела, как перестают ощущаться ноги, как начинает клонить в сон. В нормальный, обычный сон, без сновидений. Сон - о котором я мечтал вот уже сколько времени. Отдых разума…
Засыпая, я подумал, что обязательно найду её там. Обязательно… найду… там…
Я… хранитель… и… я опять… не справился…

Kora/ апрель 2002г.

Strider in the night (C) 2001-2002