Ей хотелось известно что, известно с кем. Но «известно кто» не звонил, зато звонил неизвестно кто. На улице тоже было неизвестно что. Вчера обещали, и шло то, что обещали. Снега не было ни в одном глазу, зато был разбойник в Аравии, был разбойник Варавии, был разбойник Вараввии, был разбойник Варавва. И остальные люди убивали приспособленных, чтобы сами как-то приспособиться (птицы и звери с самого начала приспособлены, люди с самого начала не приспособлены). Звери родятся в шапке и в пальто, в домике с ванной и туалетом, а человек всю жизнь добывает себе шапку и пальто, и домик с ванной и туалетом.
Для любви нужно соблюсти триединство: единство места, единство времени и действия – так рекомендовал Буало в своей ложно-классицистической поэтике. И он был не прав. Времени все равно никогда нет. Места тоже нет («Моя квартира для этого дела не приспособлена», ветка приспособлена! Но мы не птицы). Остается единство действия. («Если ты сегодня сможешь, то я, может быть, смогу». – «Может быть или точно?» – «Может быть, точно». – «Если может быть, тогда лучше завтра». – «А завтра я, может быть, не смогу»). Пренебречь единством места, пренебречь единством времени, соблюсти хотя бы одно единство действия, так, по крайней мере, учил Аристотель в своей «Поэтике». И он был прав. Ну, соблюли. Ну, вышло. «А теперь мне уже пора». – «И мне уже пора». – «Как же грустно!» – «А ты помолись: «Отче наш…» – «Не помню». – «А ты своими словами помолись». – «Отче наш…дорогой папа, будь здоров, как на небе, так и на земле. Дай нам хлебушка поесть и прости, если что не так. И не ломай кайф, а все остальное лажа. Аминь».
Подъехала скорая помощь и, оказав помощь, уехала. Она набралась духу и набрала номер. Нужно было сказать как ни в чем не бывало…Она сказал: «Привет». Он сказал: «Ну, привет». Она сказала: «как дела?». Он сказал: «Ничего, а твои?» – и после того, как тетка в метро обложила: «Это антисанитарно носить собачью шапку, это нарушение закона, вы поощряете спекулянтов, собака агонизировала сорок минут!» – «Что же мне теперь отпустить ее на волю, беги, шапка, тяв-тяв, знаю, шапка по кличке Дружок» – она сказала: «Тоже ничего»…
…Земля вертелась вокруг солнца, а люди на этот счет изобрели романтизм, реализм, сентиментализм, хотя это был совсем другой «изм» - механизм. А что в этом плохого? Любовь – тоже своего рода «изм», но она же и любовь, потому что можно сравнить: с тобой вот так! А с другим так себе…
…Большая Медведица была сейчас скрыта, и многим, Тютчеву в том числе, было жалко, что на дневном небе не видно звезд. А если бы были видны, то грусть от созерцания этих звезд была бы равна грусти post-coitum. Трудно было убедить Сану, что именно такое сочетание звезд называется Большой Медведицей: «Почему это их нужно считать Большой Медведицей, а в том углу разве не такие же?» …Отматфеян обнял модель, которая была сутью Бога и знаменовала его. Сана ответила ему на объятье, которое само по себе было сладким…-Ты правда меня любишь? – спросил. – Я тебя, правда, сильно люблю. – Скажи тогда, что это значит? – Я хочу, чтобы ты был девочкой, а я лисенком, или чтобы я была девочкой, а ты лисенком. Но только так, чтобы кто-то из нас обязательно был девочкой, а кто-то лисенком. Но больше всего я хочу, чтобы я была сначала лисенком, а ты был девочкой. – Я плохой любовник, я слаб для этого дела. – Я же не этого прошу, а чтобы быть лисенком…
… «Ты меня сейчас да?» – «Я тебя так да, как никого никогда. А ты меня да?» – «Я тебя сто раз да, я тебя в сто раз больше да. А ведь раньше ты меня нет?» – « Не то, что нет. Ни да, ни нет» – «а я тебя нет. Я тебя так сильно тогда нет, а потом сразу - да» – стрекочем, как птицы, как дельфины, только любовники умеют так стрекотать – все, что сказано, то и правда.
